Я хочу отмотать время на два месяца назад. Хотя какая разница, независимо от голосования — эти вещи волшебны и останутся таковыми для меня.
Остальное в этом посте не хуже, но вот просто конкретно здесь мой шаблон порвался с треском:
Название: Усмиряя гнев
Автор: fandom Hellsing 2014Бета: fandom Hellsing 2014Размер: драббл, 926 слов.
Пейринг/Персонажи: Александр Андерсон, Хайнкель Вольф, упоминаются Юми Такаги и Энрико Максвелл.
Категория: джен.
Жанр: character study.
Рейтинг: G.
Краткое содержание: для самоконтроля нужен всего один не-придурок.
Примечание/Предупреждения: -
Ссылка на скачивание: «Усмиряя гнев»
Для голосования: #. fandom Hellsing 2014 - "Усмиряя гнев"
читать дальшеХайнкель была в саду — сбивала камнями яблоки с верхних веток. Можно было, конечно, забраться на яблоню и сорвать плоды, но Хайнкель предпочитала в первую очередь тренировать меткость.
И пока что ни один камень не просвистел мимо: все яблоки-мишени валялись на земле, где-то треснув, где-то просто кокетливо краснея наливным боком среди травы. Хайнкель подобрала очередной камень и, сдув челку со лба, прицелилась…
— Синьорина Вольф, минуточку внимания!
Хайнкель вздрогнула и резко обернулась: у соседней яблони стоял отец Андерсон, привычно улыбчивый и добродушный. Он неспешно и тихо подошел к ней, приветственно помахивая рукой — и Хайнкель в который раз удивилась, какие же здоровенные у падре лапищи. Встреча была не только не радостной, но и крайне нежелательной: обычно Вольф всеми силами старалась избежать бесед с конкретно этим улыбчивым проповедником.
Андерсон подошел вплотную, и Хайнкель нахохлилась, пряча лицо. Однако падре все равно заметил наливающийся под глазом фингал и горестно поцокал языком.
— Ай-яй-яй, опять дрались?
Хайнкель фыркнула и дернула плечом:
— Не моя вина, что Максвелл придурок.
— А я вот считаю, — возразил Андерсон, продолжая улыбаться, — что он очень сообразительный молодой человек.
— Значит, вы тоже придурок!
Не обращая внимания на святого отца, Хайнкель зашагала прочь — тяжелым широким шагом страшно раздраженного человека. Она напрочь позабыла, что у этой каланчи ноги длиннее, так что падре догнал ее буквально через две секунды.
— Хайнкель, что я тебе говорил о гневе? — доброжелательно вопросил отец Андерсон.
Вольф остановилась и раздраженно фыркнула. Ей не нравился Андерсон. Не нравился Максвелл. Ей вообще мало что нравилось в приюте. Пожалуй, единственной, кто удерживал ее от бегства, была Юми, которую не донимал в этом гадючнике только ленивый. Но в одном Андерсон был прав: у Хайнкель и вправду были проблемы с гневом. Но усугублять отношения было не к месту: ведь если ее накажут и запрут в келье, кто будет защищать Юми? Хайнкель затолкала обратно в глотку готовое вырваться оскорбление, вдохнула поглубже и очень медленно выдохнула.
Легче, правда, не стало.
— Ну, — продолжил терпеливо дожидавшийся исполнения дыхательного ритуала Андерсон, — расскажешь, что случилось? Может, я тоже пойму, что Энрико, как ты изволила выразиться, придурок?
Хайнкель плюхнулась в траву и задумалась: а что рассказывать? Если выложить все, что она надумала за эти часы, получится нытье и стукачество. А если просто пересказать…
Да будто Андерсон сам не знает!
Но лучше, наверное, рассказать. Побороться с гневом.
— Максвелл доставал Юми. Опять. Дразнил и оскорблял.
— В самом деле? Например?
Хайнкель сжала кулаки. Может, это от Андерсона Максвелл понабрался умения поливать грязью с вежливой улыбочкой? Вольф смотрела на улыбчивое лицо падре: с твердым волевым подбородком, лучистыми глазами, такое вроде бы все открытое и доброе — но такое ненавистное. Он читал им проповеди, учил христианской морали — а что толку от нее было, когда кругом вот такие вот улыбчивые и лживые максвеллы, бьющие исподтишка по самому больному?
Хайнкель Вольф было всего четырнадцать — и ее ненависть к миру достигла апогея.
Она вскочила на ноги, забыв, что решила не портить отношения, и залепила падре звонкую оплеуху.
— Например? Например?! — заорала она, и на Андерсона посыпался град ударов. Кулаки у Хайнкель были пока еще маленькие, но рука — тяжелая. — Например, не поговорить ли с отцом Рональдо о ритуале экзорцизма! Ведь ей, наверное, тяжело жить с демоном внутри! Или, например, о том, что братья-католики — большая редкость среди японцев и, раз их так мало, не вернуться ли ей на историческую родину. А ее место займет честный итальянский сирота, который не попал в приют, потому что сюда по доброте Папы взяли Юми! А? А?! Это, называется, не придурок?!
Андерсон аккуратно перехватил ее запястья своими лапищами. Хайнкель попыталась вырваться — не вышло, попробовала пнуть — не дотянулась. От отчаяния и ярости было трудно дышать, перед глазами повисла какая-то хмарь, и только через несколько секунд Вольф поняла, что плачет.
Черт возьми! Сколько лет она не плакала — и на тебе вдруг.
Когда она, наконец, перестала вырываться, Андерсон отпустил ее. Обессилевшая после вспышки гнева, Хайнкель отошла на несколько шагов и упала на землю, растопырившись острыми коленками.
— Вот оно как…
Хайнкель вздрогнула и глянула на падре из-под челки: тот выглядел расстроенным и озадаченным. Даже немного рассерженным.
— И давно он такое говорит?
Вольф хрипло рассмеялась.
— Давно! — ядовито выплюнула она. — Да как тут появилась его тощая задница — так и начал. Я пыталась выбить из него эту дурь, но ведь эта крыса только и делает, что цепляется за рясы смотрителей. В итоге я же и крайней оказывалась.
— А почему ты не говорила об этом мне? — Отец Андерсон деликатно сделал вид, что не заметил, как «синьорина» употребила слово «задница».
Хайнкель снова дернула плечом:
— Так он же ваш любимчик. Что толку-то…
— Дорогая моя Хайнкель…
Она готова была поклясться, что в голосе падре зазвенел металл — доселе неизвестные ей ноты.
— …у проповедника не может быть любимчиков, — продолжал Андерсон, вставая во весь свой немаленький рост. Хайнкель в его тени почувствовала себя маленькой и глупой девчонкой — какой она, в общем-то, и была. — И дело проповедника не в том, чтобы превозносить одних и унижать других. Я ваш учитель. Я обязан наставлять вас на путь истинный, возвращать заблудшие души, помогать стать лучше и жить по христианским заповедям. Неужели ты думала, что я спустил бы Энрико его поведение, если бы знал о нем? Ведь это гордыня — один из смертных грехов. Он непременно будет наказан. Но впредь, — падре сверкнул глазами за стеклами очков, — пообещай, что не будешь укрывать от меня его провинностей. И сама будешь смирять свой гнев.
Пораженная Хайнкель молча кивнула.
— Вот и славно! — улыбнулся отец Андерсон, снова становясь привычным и улыбчивым.
Оцепенение спало с Хайнкель, когда он уже почти скрылся среди яблонь. Она вскочила на ноги и крикнула вдогонку:
— Падре!
Он обернулся в недоумении.
— Падре, вы… — она неловко постучала ладонью по яблоневому стволу. — Вы не придурок. Совсем.
Лицо Андерсона расплылось в улыбке — самой искренней и доброй, какую только видела у него Хайнкель.
— Рад это слышать.(
с)
В клочья. Андерсон / Нет, ну, то есть в каноне есть про эту его склонность (пожалуй, единственное, что в нём отчётливо человеческого), но я не видела. Это же терминатор. А тут — личность.
А вообще, там столько прекрасного, что я даже рада, что опоздала. Потому что я бы порвалась на тряпочки, пытаясь решить, за что голосовать.