Сам возникающий здесь образ Кирдана во многом основан на «культе наставника» понятно откуда
А ещё я долго трясла мрзд на тему, мог ли Кирдан в принципе внука чему-то подобному учить.. Но пришла к выводу, что мог. «Морское» колющее оружие было родственно копью. Правда, как мне справедливо заметили, лучше, чтобы при обучении обучаемый не мог получить по-настоящему, поэтому я быстренько взяла в основу шест. Так что Эрейнион отделался легко
И мне нравится второе лицо здесь, но местоимения в таком количестве продолжают вызывать приступы паранойи -_-
Название: Тяжело в учении
Автор: Зелёный бамбуковый лес
Бета: Blancheflake + [L]Aavelaulajatar[/L]
Размер: мини, 1606 слов
Канон: Сильмариллион
Пейринг/Персонажи: Эрейнион Гил-Галад, Кирдан Корабел
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Когда строптивые мальчишки желают действовать — флаг им в руки. Точнее, шест. Пока.
Примечание/Предупреждения: автор использует фанон, согласно которому жена Фингона была дочерью Кирдана, и, следовательно, последний — дед Гил-Галада по матери
Утро ясное, солнце играет на белых стенах и на воде, лёгкие волны набегают на берег. Но у тебя нет настроения любоваться всем этим — ты зол сегодня. Да и времени тоже нет. Его вечно не хватает, а кроме того, теперь ты всё решил для себя, и исполнение этого решения не терпит отлагательств.
Ты убеждён, что с тобой поступают несправедливо. Здесь, в Бритомбаре, безопасней, как считает отец, и именно поэтому тебя отослали сюда, сидеть за стенами, подальше от всего. Пф-ф. Разве это не оскорбительно? Ладно, раньше твоё мнение ничего не значило, но теперь-то ты понимаешь, что к чему. За прошедшие несколько лет ты вытянулся, резче обозначились скулы, размашистей стали движения. Ты стал сильнее. И уж конечно, ты не заслуживаешь такого обращения. Значит, пора что-то менять.
Ты находишь того, кого искал, на отдалённой пристани. Он стоит, подставив лицо бризу и, щурясь по неискоренимой морской привычке, вглядывается во что-то, видимое ему одному. Ты замираешь в двух шагах, стараясь выровнять дыхание — оказывается, всю дорогу ты возмущённо хватал ртом воздух. А разговор предстоит серьёзный.
— К вечеру пойдёт дождь, — роняет он, не оборачиваясь. Вот так всегда.
— Это не может так продолжаться, — выпаливаешь ты, невежливо забыв поздороваться, равно как и ответить.
Он не спеша поворачивается и вопросительно поднимает бровь. Молча, предоставляя тебе самому объяснять это неловкое высказывание. Ты отлично сознаёшь, что получилось не очень, но не собираешься отступать так просто.
— Я уже не маленький, чтобы тратить здесь время впустую!
— Даже так? — он смотрит без удивления, скорее с любопытством и лёгкой иронией.
— Именно! — перебиваешь ты, упрямо встряхивая головой, отчего твои тёмные косы хлещут тебя по плечам.
— Чем ты недоволен? — он слегка наклоняет голову набок. Вид у него немного насмешливый. Он любит тебя, ты это знаешь. Да и ты сам его любишь. Но порой он заставляет тебя злиться, вот как сейчас.
— Я не хочу сидеть тут без возможности что-то сделать! Почему отец…
— Твой отец всего лишь хочет, чтобы ты был жив и, по возможности, невредим. У меня тоже есть сыновья. Я не могу сказать, что такое желание неестественно, — его тон резок.
Тебе очень хочется сказать, что своих сыновей он не оставляет сидеть под присмотром, как маленьких, но ты понимаешь, что эти слова бесполезны: ведь братья матери — оба суровые, высокие мореходы, схожие тем сходством, которым паче крови награждают годы странствий. Ты видел их всего несколько раз. Конечно, поступать с ними подобным образом никогда не стали бы.
— Ничто не изменит того, что в сердце моём живёт тревога о них, — говорит он, словно подслушав эту мысль.
От этих слов ты чувствуешь себя пристыжённым, и это подхлёстывает твою досаду.
— Тогда я сбегу, — упрямо бормочешь под нос. Эта потрясающая мысль наконец-то ясно обрисовывается в голове.
— И далеко собрался? – он испытующе разглядывает тебя и, похоже, даже серьёзен. – До первого бродячего отряда орков? Или до второго?
В ответ ты только вздёргиваешь подбородок. Действительно, как будто такими словами можно напугать кого-то в твоём возрасте.
— Я не боюсь.
— Это прекрасно, — желчно роняет он, — но вот что я скажу твоему отцу?
— Он поймёт! — ведь отец… Он-то, конечно, не задумываясь, поступил бы так, как было нужно, ты в этом уверен.
— Боюсь, ему будет трудно понять, почему я допустил, чтобы его единственный сын так бесполезно погиб, — в голосе явственно слышится горечь, от которой ты чувствуешь себя неловко. — И знай, что туда, куда он отправился, он пошёл не потому, что ему захотелось погеройствовать, — добавляет он, пресекая дальнейший спор.
Некоторое время вы молча стоите друг против друга. Он смотрит на тебя всё так же внимательно, а ты борешься с желанием начать рассматривать носки собственных сапог. Неожиданно озорные искорки вспыхивают на дне глубоких глаз, таких светлых на золотисто-смуглом от загара, обветренном лице. Он встряхивает головой, явно что-то придумав.
— Ладно. Идём, — кивает и, не добавив более ни слова, уходит в ту сторону, откуда ты пришёл.
Ты мог бы ещё сильнее обидеться (хотя куда уж дальше), но ведь знаешь эту его манеру. Он страшно не любит долгих разговоров, предпочитая действовать. Вот и сейчас он явно что-то придумал, но вместо объяснений просто предлагает тебе следовать за ним. Тебе и не остаётся ничего другого. Идти оказывается довольно далеко. Прибрежный песок тихонько поскрипывает под сапогами, налетающий с моря бриз освежает разгоревшееся лицо, и ты слегка успокаиваешься. Он шагает впереди своей раскачивающейся походкой, и ты видишь, как ветер морщит складками его просторную, выгоревшую до полной утраты цвета рубашку, видишь, как чуть разлетаются от движения светлые пряди, связанные в высокий узел. Солнце скользит по гладким бокам голубых и белых бусин, нанизанных на шнур, что стягивает волосы на затылке. Это незатейливое украшение сменяется чем-то более сложным лишь по большим праздникам...
Ты часто думаешь, как он не похож на того, другого. На отца твоего отца. Тот казался тебе высшим существом, непостижимым в своём величии, дивной, совершенной статуей, сотворённой из белого мрамора. Его голос был музыкой, его движенья — подобными танцу, величавому и плавному. Он был прекрасен. Восторг и благоговенье охватывали тебя рядом с ним, и ты мечтал быть похожим на него хоть на одну стотысячную.
Отец твоей матери более подобен прибрежному утёсу, стойко встречающему ветер и волны, и красота его далека от красоты нолдор, но схожа с угрюмой красотой диких скал, с красотой штормового моря. Его одежда неистребимо пропахла солью, а шаг его кажется тяжёлым. Он говорит мало, и голос его, навечно огрубевший на морских ветрах, резок и способен перекрыть даже бурю. Он не признаёт придворного этикета и порою может съездить по ушам, правда, за дело. Ты никогда не зовёшь его ни дедом, ни лордом – лишь по имени, без излишнего трепета. С ним всегда можно поговорить о чём угодно, и, может быть, именно поэтому тебе пришла в голову сегодняшняя столь дерзкая выходка. С ним не получается обиженно молчать, вот и сейчас ты не выдерживаешь:
— Кирдан, куда мы идём?
— Мы уже пришли, — он неожиданно останавливается, из-за чего ты едва не налетаешь на него, поворачивается на пятках и меряет тебя взглядом, в котором тебе вновь чудится какое-то озорство.
Тебе кажется, что он шутит. Целью вашей довольно долгой прогулки оказалась всего-навсего небольшая бухточка, рядом с которой несколько лодочных сараев. Возле них сушатся лодки и сети, кругом тихо и пустынно. Вопросительно смотришь на него.
— Ты сказал, что хочешь уйти отсюда, — говорит он, отворачиваясь и направляясь к одному из сараев. — Так вот. Ты можешь попробовать это сделать. Но только, если сумеешь побить меня, — ты не видишь лица, но теперь точно уверен, что он улыбается при этих словах, — вот этим.
С этими словами он кидает тебе длинный шест, один из тех, какими гребцы отталкиваются от дна и берегов, в случае, если необходимо идти по реке в опасном или узком месте. С полтора десятка таких прислонены сейчас к стене сарая.
Ты недоумённо смотришь сначала на шест, потом на своего новоявленного противника.
— Что же ты встал? Мне казалось, что твоя решимость очень велика, — в руках у него точно такой же. Он стоит спокойно и явно не шутит: — Нападай.
— Это же всего лишь палка! — твоему возмущению нет границ, — и ты что, в самом деле хочешь, чтобы я тебя ударил?
— Если сможешь, — он добродушно щурится, отчего в уголках глаз появляются едва заметные морщинки. И добавляет серьёзно: — В руках того, кто ничего не умеет, самое хорошее оружие так и останется бесполезной палкой. В руках мастера любая палка способна стать оружием.
Обычно ты не попадаешься на такие крючки, но сейчас это «если сможешь» тебя всё-таки задевает. В конце-то концов, ты намерен доказать, что способен за себя постоять. Поэтому ты покрепче сжимаешь предложенное оружие и делаешь несколько стремительных шагов вперёд. В следующее мгновение ты оказываешься на земле, не успев толком сообразить, что же именно произошло. Это обескураживает, но лишь ненадолго. Ты выплёвываешь песок и поднимаешься для новой атаки значительно решительней, чем прежде. Результат тот же самый. На этот раз ты успеваешь заметить движение, но пользы это не приносит.
— Продолжим?
Вместо ответа ты снова поднимаешься. Уступить? Да ни за что.
***
Ты лежишь на песке и бездумно смотришь куда-то в небо. Закат расписал его удивительными красками, и тебе кажется, что нет ничего важнее. Потому что ломит спину, руки, ноги, плечи.… Потому что синяки у тебя везде, и шевелиться не хочется. Потому что за прошедшие дни он отправлял тебя валяться на песке несчётное количество раз, трёхсот тридцатью тремя способами. И что-то подсказывает, что это ещё не предел его возможностей.
— Ты собираешься лежать здесь до конца Арды?
Задрав голову и скосив глаза, ты видишь его, сидящего на перевёрнутой лодке. Он совершенно невозмутим.
— Если ты действительно хочешь чему-то научиться, то у тебя нет права позволять себе такое.
Ты сжимаешь зубы. Песчинки соскальзывают по переплетениям кос, когда ты переворачиваешься и начинаешь вставать. Но прежде, чем ты успеваешь подняться, между лопаток упирается конец шеста.
— Медленно. В бою ты был бы уже убит.
Первое твоё желание — зарычать с досады. Второе — сразу же вскочить. Вместо этого ты падаешь обратно на землю и резко откатываешься в сторону. Нашарив шест, выбитый из рук предыдущим ударом, ты сжимаешься, подбирая руки и ноги, и только тогда встаёшь.
— Хорошо! — он делает шаг и стремительно наносит удар.
Хрясть.
Ты всё-таки успеваешь перехватить его.
— Достаточно на сегодня, — он доволен. У тебя трясутся руки, и ты не сразу убираешь выставленный перед собой шест. Ты страшно горд собой.
***
Волны лениво наползают на прохладный песок. Вы идёте медленно, и ваши тени почти теряют очертания фигур — такие они длинные. Прежде, чем отправиться домой, вы идёте купаться. Ты ныряешь с подлинным наслаждением. Ссадины чуть пощипывает, но это даже приятно. Вода прогоняет усталость, ты плаваешь, пока от солнечного света не остаётся одна только алая полоса, медленно тающая на горизонте. Он давно уже сидит на берегу, на верхушке громадного, ласкаемого морем валуна, окутанный вечерними тенями, похожий на древнее каменное изваяние. Только ветерок, играющий его длинными волосами, развеивает это наваждение. Сейчас он близок тебе, как никогда.
***
Ветер развевает вышитые знамёна, разрывает бегущие по небу облака, и неверные солнечные лучи пробегают по лицам воинов.
— Государь!
Древко копья привычно и ловко ложится в руку. На мгновение тебе кажется, что ты снова чувствуешь песок на зубах и запах соли.