Что-то я туплю...
У меня как всегда было больше идей, чем я могу выполнить. Одна аж совсем новая, но там надо сначала матчасть прокурить. Как-нибудь попозже. Я тут подумала, такая ерунда: технически рейтинг написать могу, а вот точно определить — нет . Зимняя ачивка от команды КПХ символизирует.
Я опять нишмогла написать мини. А там сюжеты, задуманные ещё в прошлом году, между прочим! Они так дороги моему чёрствому сердцу, что я не успокоюсь, пока не напишу эти вещи.
Ладно, это лирика. Но всё написанное тоже было задумано давно.
Первая вещь примечательна тем, что я всё-таки слезла с Сильма. Вообще, в ТиО у меня два самых любимых персонажа: Элронд и Бард. читать дальшеДа-да. "До того, как это стало мейнстримом" Когда я прочитала ВК, то никак не могла отделаться от ощущения, что Бард становится в контексте неким предобразом Арагорна. Потому что настоящий «возвращающийся король» — это он, вот серьёзно. Его описание тоже покоя не даёт. Это "угрюмый" "высокий темноволосый человек с суровыми чертами"
Мне, кстати, вообще интересно, откуда есть пошли короли Дейла? Дейл контачил с эльфами (это когда в Гондоре (!) на них косо посматривали). В Дейле бывал Элронд (он вспоминает город, затем — вот это вообще примечательно! — "опалённые драконьим пламенем берега Бегущей"0
Нууу...
"Нарисовать" Гириона у меня, к сожалению, получилось только отчасти. Слова Барда — прямая цитата из книги, лол.
Название: Как герой
Автор: Зелёный бамбуковый лес
Бета: Blancheflake
Размер: драббл, 666 слов
Канон: Хоббит, или Туда и Обратно
Пейринг: Гирион, Смог, Бард
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: времена теперь не легендарные, и торговому городу уже не нужны герои. Или?..
Предупреждения: Смерть персонажа
Раскалённый воздух, вырываясь из ноздрей ящера, обдаёт кожу, немедленно вызывает мучительные ожоги, рождает в ранах нечеловеческую боль. Конец выбившейся из-под кожаного обруча пряди вспыхивает у самой щеки, белея и скручиваясь. Сил у Гириона хватает только на то, чтобы поднять одну руку, прикрывая глаза. Не слишком близко к лицу — иначе накалившаяся сталь наручей превратится в орудие пытки.
И это всё. Вторая рука перебита, вывернутая кисть висит бесполезным куском плоти.
Он больше не сможет сражаться даже за свою жизнь. А сколько жизней он уже не сумел защитить…
— Совершенно верно, это бессмысленно, — голос Смога низок и подобен рокоту осыпающихся камней, — и было бессмысленно с самого начала.
Даже несмотря на попытку уберечься, Гирион почти ничего не видит. От жара глаза слезятся, хотя совсем недолго — здесь не может быть места хоть какой-то влаге.
В полумраке, затянувшем зрение, король видит только большие золотистые глаза дракона. Тот смотрит внимательно и с насмешкой. Он уже сыт — разорённый город вокруг, лужи вязкой, быстро густеющей крови и ошмётки обгоревших тел на земле тому свидетельство — и теперь совершенно спокоен.
И даже настроен философски, кажется.
— Ещё до того, как ты начал сражаться, — развивает он свою мысль. — Ты хочешь противостоять беде как герой, но геройство бесплодно. Особенно в нынешние времена.
Когтистая кривая лапа неспешно тянется к измученному человеку.
Гирион знает, что спасения нет, но доставить Смогу удовольствие и покориться своей участи означает перестать быть воином ещё до того, как перестанешь быть живым. Всё тело отзывается болью, когда он бросается в сторону. Слишком неловко — падает. Раскалённые камни разбитой мостовой скрежещут по помятому нагруднику.
— Ты не подходишь для этого времени и места, о глупый король, — насмешливо произносит Смог. — Этот город, твой город — он давно уже принадлежит торговцам и не нуждается в королях-героях!
Всё так. Люди этого города стали слишком беспечны.
Но Гирион не винит их. Это он не справился.
Под рукой скользят горелые ошмётки чужой плоти, и подняться не получается.
Смог неторопливо делает ещё одно движение, конец его лапы накрывает короля.
Огромная тяжесть вдавливает в мостовую, камни гнут и без того покорёженные пластины доспехов, впечатывая нагретую сталь в живое тело. Ломаясь, подаваясь внутрь, хрустят рёбра.
Боль слепит.
Но смерти всё ещё нет — дракон легонько, лениво шевелит попавшуюся игрушку, ослабляет хватку, желая закончить рассуждение, прежде чем его слушатель испустит дух.
— Такие как ты для них — всего лишь развлечение, понимаешь? Люди тешатся песнями и сказками о героях, но на самих героев плевать готовы. Я-то знаю, они сложат сотни плачей по городу, а на деле будут ворчать, что есть нечего и деньги пропали, и тебя самого, тут умирающего, даже не вспомнят.
Смог внимательно рассматривает Гириона. От жуткого дыхания кровь, текущая у короля изо рта и носа, слабо пузырящаяся от каждого мучительного вдоха, запекается на губах, подбородке и шее тёмной коркой. Обожжённая кожа на щеке лопается.
— Именно поэтому им не победить меня. Героев больше нет на земле, они не в чести теперь, их никто не станет искать среди людей. Будь доволен тем, что умрёшь сейчас, идеалист. Должно быть, для тебя это было бы больнее — видеть, как они смирятся передо мной.
Даже слабый вдох почти за гранью возможного.
Собственная кровь душит, клокоча и булькая в горле.
— Ты… ошибаешься.
Ответа дракон не услышит: губы вздрагивают уже беззвучно. В последний раз. За треском пламени, что догорает в руинах города, не слышно даже свистящего хрипа, с которым последний воздух вырывается из искорёженного тела.
***
— Рубите мосты! К оружию! К оружию!
Люди этого города всегда были слишком беспечны. Бард не может винить их за это, но и разделять их глупость не намерен. У него нет сомнений в силе того, кто на самом деле уже столько лет владеет распроклятой Горой, но уступать ему лишь по этой причине вовсе не хочется. Надо сражаться. Надо выстоять.
…Его товарищи разбегаются, оставляя его одного. Что ж, может быть, в стороне от боя они хоть успеют кого-то вытащить из огня и принесут больше пользы, чем тут. Они всё ещё стрелки, пусть и в торговом городе, а не на стене королевского замка.
Бард почти не верит в старые сказки, да и в легенды о героях тоже. Он просто должен попытаться защитить этот город. Он вытаскивает стрелу.
Одну, последнюю.
О! Я так и не решила, какой из текстов, этот или следующий, мне больше нравится. Ородрету не везёт в фандоме: этот персонаж бьёт рекорды по количеству однообразных сюжетов, с ним, кажется, даже Маэдрос не сравнится. читать дальшеСуть этого сюжета укладывается в короткое: «стродания».
Но ведь Ородрет был женат. Больше того, имел ребёнка. В Белерианде. И не в каком-нибудь тайном Гондолине-Дориате, нет. В общем, мне очень захотелось додать ему положительного отношения к жизни. Да и не только ему. Рок нолдор, оно, канешна, такое дело... Но как же бесит уверенность в том, что вот они всем скопом туда убиваться шли и больше ничего. Ага, щаззз. Да, и Фингон тут тоже принципиален.
Ах да. Мне на эту вещь обломилось высказывание. Я не занимаюсь обычно отзыволюбованием, но тут особый случай. Для меня это важно.
Пишет kemenkiri:
02.09.2015 в 00:09
Хорошо так Ирмо погулял по галерее "Босх и компания"... Качественно.
А второе сильное впечатление - это последний текст подборки - про Ородрета. Потому что красиво, осмысленно и - вот именно что - про жизнь. Как-то во встречавшихся на жизненном пути текстах этой выкладки (у разных людей) отчетливо не хватало чего-то такого.
URL комментарияА второе сильное впечатление - это последний текст подборки - про Ородрета. Потому что красиво, осмысленно и - вот именно что - про жизнь. Как-то во встречавшихся на жизненном пути текстах этой выкладки (у разных людей) отчетливо не хватало чего-то такого.
Это всегда приятно, когда ты всё-таки можешь донести то, что хотел, так, чтобы тебя поняли
Название надо было бы придумать более внятное, но упс.
Название: It's Life
Автор: Зелёный бамбуковый лес
Бета: Blancheflake
Размер: драббл, 730 слов
Канон: Сильмариллион
Пейринг: Ородрет/его супруга
Категория: гет
Жанр: ER, романс, флафф, PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Ородрет знает одно: в Средиземье они пришли жить, а не умирать
Предупреждения: Foodplay
Ягоды походили на драгоценные камни. Ородрет замер в дверях, любуясь быстрыми руками жены, сновавшими над яркой россыпью.
Быстро пересёк комнату — просто, чтобы оказаться как можно ближе. Опустился на кушетку позади жены, обнял, уткнувшись лицом в душистые волосы.
— Мне хотелось самой разобрать их для тебя, — с вызовом. То-то повар сердился сегодня, теперь понятно, почему. Не годится благородной даме за такое браться.
Здесь в Средиземье их происхождение как будто сделалось заметней, и всё стало сложней — а Линвен из сумеречных эльфов не хотела быть леди и в этой непосредственности живо напоминала Ородрету мать.
— У вас так не принято?
— Это не имеет значения.
Она вздохнула, осторожно заводя руки назад, запуская кончики пальцев в растёпанные пряди его волос.
— Давай помогу.
В четыре руки разбирать ягоды, таская в рот то одну, то другую, оказалось быстрее, но не это было важно.
Он чувствовал себя свободным.
Безумие — здесь, в Белерианде, будучи лордом в одинокой крепости, брать себе жену.
«В нашей семье хватает безумцев,» — он улыбался недоумению Ангрода. — «Одним больше, одним меньше…»
Фингон тогда веселился от души. Ты прав, сказал он, ты прав.
«Мы пришли сюда жить».
Не умирать, хотя они успели почувствовать, как близко может быть смерть.
Жить. Просто жить.
Вдвоём они скоро добрались до дна корзины, потемневшего от сока. Спелые ягоды окрашивали пальцы тёмно-розовым, сок стекал с них — на дне его набралось слишком много. Впрочем, не только там.
— На кого же ты похож! — смех Линвен был необидным, Ородрет улыбнулся в ответ, чувствуя себя мальчишкой.
— А сама!
Линвен в последний раз зачерпнула из корзины.
— Совсем помятые остались.
Он перехватил её руку, собирая ягоды с ладони губами.
— Ничего.
Сок капал с кончиков пальцев, пачкая рукава его рубашки.
Медленно, осторожно Ородрет слизнул его, затем вобрал в рот её пальцы— один, другой, — по очереди.
Кисло-сладко. Тёплые.
Другой рукой Линвен бережно мазнула его по щеке и выше, к уху, размазывая малиновые капли по белой коже, рисовала причудливый узор.
Ородрет выдохнул, разжимая губы, сдерживая смех:
— Ещё лучше стал, да?
Поцелуй был долгим и тоже — кисло-сладким, сок капал с подбородка, жар пробежал по позвоночнику, и от ладоней на её щеках появились разводы не хуже.
И на одежде тоже.
Чистое безумие.
…Ягоды действительно были спелые: с подбородка, шеи и из ямочки между ключиц Ородрет собирал сок языком, окончательно перемазавшись. Одежда оказалась на полу как-то незаметно, впрочем, там она ещё могла сохранить какое-то подобие чистоты… Да и малиновые разводы и потёки ведь гораздо лучше смотрелись на коже, чем на синей ткани. Линвен дразнила его, выводя узоры на плечах, на лопатках, на груди — кожу чуть стягивало, когда сок подсыхал, прикосновения зажигали кровь.
От ключиц — губами ниже, к тёплым полушариям грудей, оставляя малиновые следы в ложбинке. Ладонями — от плеч, по бокам, на бёдра, бережно разводя их. Даже этот вкус ягод не мог сравниться со вкусом её кожи.
«Мы пришли, чтобы жить».
Линвен глубоко вздохнула — Ородрет почувствовал этот вдох, отдавшийся в теле, высоко поднялась грудь, дрогнули затвердевшие соски. Он легко прихватил один зубами.
Снова.
И снова.
Правила, судьба, долг не имели значения рядом с одним вздохом, рядом с жаром и движением бёдер и тёплой, тянущей теснотой её тела, от которой дыхание перехватывало.
Руки соскользнули по его спине от лопаток к пояснице. Медленно, горячо, жадно.
Чистое безумие так медлить, разве нет? Но пусть будет так, словно торопиться некуда.
Наслаждение, рождавшееся в неспешных движениях, тянулось, жаром отдаваясь во всех уголках тела, волосы липли к спине — наверное, теперь тоже были малиновыми, а может, и вовсе не пойми какого цвета.
«Я не боюсь». Пусть время течёт как положено, так, словно мир будет вечным.
Линвен со стоном запрокинула голову, солнечный луч запутался в разметавшихся каштановых волосах, и золотистый свет на миг брызнул в глаза Ородрета.
Она подавалась навстречу, отзываясь на каждое движение, настойчиво сжимая бёдра. Их гладкость под пальцами туманила разум.
Вопреки всем пророчествам, Средиземье не было и не могло быть лишь местом гибели. Ведь здесь он нашёл ту, которую любил.
Удовольствие слепило, подчиняя всё тело иному ритму, сдерживаться становилось невозможно, они оба знали это. Её пальцы снова путались в его волосах , соскальзывая, пропуская пряди. Замерли, стиснули почти у корней — вспышка короткой боли отозвалась в позвоночнике дрожью, добавив остроты подступающей жаркой волне. Двинулся сильнее, зная, что срывается, ещё и ещё, руки соскользнули к коленям жены, прижимая их к вытертому бархату. Прижался губами к губам, ловя дыхание и стоны.
***
На блюде почти не осталось ягод. Солнечный луч вспыхнул на нём малиновой искрой. Ородрет медленно проследил пальцем полустёртую отметину на плече, прислушиваясь к биению сердца Линвен совсем рядом, под своей рукой.
Он знал — так звучит жизнь.
Между прочим, я написала ещё до того, как окончательно сломалась на этом пейринге. Картинка в голове была ещё с прошлого года.читать дальше А вообще, во всем виновата та-самая-фраза из "Нарн и Хин Хурин". Ну, о том, что летом Тингол имел обыкновение
Писалось и допиливалось глубоченной ночью, но это того стоило.
Кстати, я добавила пару примечаний. На конкурсе я их убрала, хотя мне сказали, что всё уместно. Но первое из добавленных не оправдало бы ожиданий (я так понимаю, что ксенофилия как кинк на рейтинге подразумевает некие принципиальные различия в физиологии), а второе смотрелось бы попыткой троллить. Ну а здесь я могу сказать: всё так и есть в этом тексте, да.
Название: Оковы земные
Автор: Зелёный бамбуковый лес
Бета: Blancheflake
Размер: драббл, 850
Канон: Сильмариллион
Пейринг: Тингол/Мелиан
Категория: гет
Жанр: ER, романс
Рейтинг: R
Краткое содержание: «...из любви к Эльвэ Синголло она приняла облик Старших Детей Илуватара и этим союзом наложила на себя плотские оковы Арды» (с)
Предупреждения: незамутнённый взгляд на телесное от одного из Духов Арды. Ксенофилия как она есть. Принципиальное попрание тезиса "секс ради детей".
Лето всегда приходило в Дориат неожиданно, но явно: лесная зелень темнела, делая кроны гуще и пути сокровенней, а солнце вступало в полную силу. Беспокойный дух жизни тревожил размеренную торжественность Менегрота, и некоторые особенно нервные советники, как всегда, начинали осторожно переглядываться… И как всегда ничего не успевали сделать.
«Опять сбежали».
Мелиан было их немного жаль, но она любила эти дни, утреннюю росистую прохладу, по которой они с Эльвэ неслышно выскальзывали за пределы дворца. Любила предвкушающее, озорное выражение на лице супруга, то, как его движения неуловимо изменялись в такие моменты. То, с какой ловкостью он взбирался по ветвям к своему излюбленному тайнику — глубокому дуплу над развилкой в ветвях высоченного дуба. Там он имел обыкновение оставлять свои сапоги — с тех самых пор, как из другого тайника их однажды утащили расшалившиеся лисы.
Мелиан была майэ, спустившаяся в мир из чертогов Всеотца, и этот мир никогда не переставал её удивлять. И спустя века она по-прежнему изумлялась красоте Творения, быстроте птичьих крыльев, заботам зверей и тому, как растут деревья. Любовалась тем, как сбегают по траве капли воды, как свет играет на листьях, на застывшей смоле. Её знания о мире были глубже, чем у любого из рождённых, но это не умаляло восхищения тысячью открытий.
И более всего Мелиан удивлялась ощущениям, которые дарило тело. Ей нравилось ходить босиком, чувствуя, как трава покалывает пальцы, как мягкая лесная земля принимает шаги. Ей нравилось чувствовать на своём лице ветер и тепло дневного светила, ловить руками быструю воду и узнавать её прохладу — губами, зубами, горлом… Но самыми удивительными для неё оставались прикосновения Эльвэ.
Было непостижимо, что они могли быть такими разными и пробуждать жар, подобного которому она не знала. Мелиан помнила их все: тёплое пожатие на запястьи, делавшееся сильнее, когда он увлекал её за собой, осторожное жаркое касание чуткими пальцами — на шее, когда он отводил прочь тёмные волосы, и затем — более долгое — губами, от которого тёплая волна пробегала по спине. Вдоль линии подбородка, вдоль края уха — самыми кончиками пальцев — и сильнее на сосках, на животе, и ниже — в тёмной, податливой глубине, отзывавшейся жаром и пряным соком.
Она помнила уверенные движения сильных ладоней. По ступням, согревавшие после холодной воды ручья, задевавшие выступающую косточку щиколотки, пока дыхание Эльвэ касалось пальцев её ног, а длинные пряди волос скользили по икрам щекотно и легко. По плечам и лопаткам, вдоль рук, по спине — бережно вжимая. Огненно, по груди, бёдрам и между ними — томяще и требовательно, обрывая дыхание. Непостижимо.
Порой они вдвоём подолгу лежали в густой траве, умиротворённые, глядя в небо и слушая пенье птиц и шелест листвы, а порой замирали в тени, приметив других скитальцев. «Нас здесь нет», — дыхание касалось уха, и Мелиан чувствовала, как от беззвучного смеха вздрагивает широкая грудь.
Жизнь шла своим чередом, менялся лес, смещались и смешивались тени и свет, проносились грозы. Но всегда были жаркая теснота хранящего объятья, одно на двоих дыхание и мягкость знакомых губ. Ни на что не похожая, незнакомая прежде близость.
Обычай Детей носить одежду из ткани или шкур до сих пор был Мелиан не до конца понятен. Хотя одежду можно было украшать легче и разнообразней, и это было хорошо, красота обнажённого тела казалась совершенней и проще. Мелиан нравилось чувствовать, как отзывается тело Эльвэ, ощущать под пальцами гладкость кожи и твёрдость мышц, вглядываться в его лицо — как вздрагивают тонкие ноздри и туманятся истомой светлые глаза, когда она ласкает его. Вслушиваться в изменяющийся ритм его дыхания, чутко касаясь горячей плоти, в стремлении ощутить наслаждение любимого, следуя тончайшему чутью, которым наделила её любовь земная. Длинные пальцы Эльвэ вцеплялись в мягкую траву, тонкие губы кривились, дрожь сводила мышцы, и воздух наполнялся низкими стонами. Мелиан улыбалась, вспоминая о прошлом и о своём испуге, когда она решила, что сделала ему больно, ибо мало знала о любви телесной…
Оседлав бёдра мужа, она остро чувствовала растекающийся, пульсирующий жар, наполнявший их обоих, биение крови отдавалось в ушах, вплетаясь в звучание живого, пропитанного летним теплом леса. Руки Эльвэ ложились ей на талию, лаская, спускались ниже, задавали ритм. Когда Мелиан подавалась навстречу его движениям, склонялась, почти касаясь лбом лба, тёмные волосы на краткие мгновения ограждали их двоих зыбкой завесой. Но не отделяли от мира, ибо мелодия продолжала звучать и они по-прежнему были её частью.
Однажды Мелиан спросила Эльвэ, хочет ли он привести в мир ещё детей. Он ответил тогда, что не желает детей более, потому что времена изменились, но по-прежнему любит её. Так Мелиан рассудила, что Дети Единого и в этом отличались от келвар: те соединялись лишь ради потомства, тогда как Дети желали, чтобы соитие между любящими дарило бы телесную радость и через неё — радость духа…
И Мелиан знала её — в звучании леса, в тягучем, согласном ритме движений тел и горько-сладковатом запахе примятой ими травы, в мелодии сущего, в которую вплетались их сливавшиеся в возгласах удовольствия голоса и дыхание. Мелиан помнила вкус светлой кожи Эльвэ, нежданную жаркую тяжесть собственного тела и прохладу зелёных стеблей, что ласкали спину и плечи, когда в движении она оказывалась, распростёртая, на земле. И последнее слепящее мгновение абсолютного единения, когда весь мир, казалось, сосредотачивался в соединившихся телах, от самой вершины неба до глубоких корней земли пронизанный наслаждением.
Майэ Мелиан разделила судьбу Детей более, чем кто-либо из айнур, и оковы земные не тяготили её, хотя и было ей суждено узнать горе также более других, спустившихся в мир.
И да. Меня счас побьют, но я всё-таки проинесу под этот текст вот эту картинку:
Символизирует.
Сама эта работа, кстати, называется "Лето в Дориате". "Летние дни" — таков был один из вариантов названия фика. Я случайно, честно.