Откапывая

[Aku-Dzoku-San]

тексты по Шаману

Чего бы их не принести, в самом-то деле, меньше года прошло, хех. Низкорейтинг

Тексты про Айсменов предполагали некое единство — одинаковое построение преканон + знакомство и взаимодействие шамана и духа как бы намекают, но можно отдельно всё это воспринимать. Мне очень нравится представлять взаимодействие Пино с Бадб в виде вороны В каноне его не особо было, но мне съела мозг мысль о картине "Бадб выражает мнение, дёргая пафосного выпендрёжника Пино за волосы" А потом я вспомнила, что она с ним с его довольно юного возраста. И понеслась

Название: Воин
Автор:  Зелёный бамбуковый лес
Бета:  Blancheflake
Размер: драббл, 531 слово
Канон: Shaman King
Пейринг/Персонажи: Пино, Бадб
Категория: джен
Жанр: драма, воронья педагогическая поэма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Пристало ли богине битвы возиться с мальчишкой?
Примечание/Предупреждения: преканон

Острый вороний клюв погружался в красную кашицу, в еще свежие раны.
Бадб расправляла крылья над еще живыми и уже умирающими, возвещая сражения; выдирала куски из тел, так что кровь лилась на камни.

Века, сменяя друг друга, ничего не меняли в сути людей.

…Дерг. Дерг.
Дерг. Дерг.

— Больно! — взвыл Пино и попытался согнать ее с головы. От негодования взвыл — Бадб знала, что будь дело действительно в боли, он бы молчал. Этому он давно научился. Он вообще быстро учился.

Ей это нравилось.

Пино мотнул головой, вновь самым непочтительным образом пытаясь согнать наставницу с насиженного возвышения. Возвышение, по мнению Бадб, было пока что так себе, но покидать его она не собиралась, только крыльями взмахнула, невозмутимо удерживая равновесие, и вновь дернула светлую прядь.
— Никакой выдержки, — дразнить его было занятно. Ей, разумеется, не пришлось даже ослаблять хватку.

Пино негодующе засопел. В этом сопении так и читалось «это у меня-то?!».
Именно так, мальчик, именно так. Пусть ты и молчишь, когда обдираешь руки до крови, а добираясь до цели, останавливаешься только, если падаешь.
Косые лучи, пробиваясь сквозь кроны старых деревьев, ложились на землю причудливым узором. Расстояния между древними, заросшими седым мхом исполинами, вполне хватило бы для поляны, где солнце лилось бы сплошным потоком, но могучие ветви все равно встречались в вышине, и под ними царил полумрак.

Тишина.

Ну, почти.
— Кыш! — даже еле стоя на ногах после сегодняшней тренировки, он еще находил в себе силы дерзить.
— И никакого уважения! — она снова дернула волосы.
Люди привыкли наказывать за непочтительность к высшим силам, и некоторые из этих высших сил — тоже.

Бадб никогда не явилась тому, в чьем сердце есть место страху, тем более — страху раболепному.

Бадб от века являлась в громе битвы, среди стонов и звона оружия, среди боевых кличей. Гул тревожил тишину смерти, что накрывала места уже отгремевших схваток…
Пино плюхнулся на землю. Бадб лениво расправила крылья. Почувствовала отдавшуюся крупную дрожь — у него наверняка саднило все тело. Терпеливо переступила когтистыми лапами, усмехаясь про себя.

Выкручивайся, мальчик. Так просто она не уйдет.

Явно задумался.

Слушай тишину, Пино! Думай давай, а пока думаешь — сиди, слушай.

Как тихо.

Это другая тишина, не та, что замирает на миг посреди поля битвы над мертвыми!

Это — настоящая. Бадб умела ее отличать и ценить тоже умела.

Пино неожиданно запрокинулся назад, откидываясь на спину, на жесткую землю. Вытянулся, раскинул руки.

Бадб взлетела, выпуская светлые волосы, (взмах крыльев сдул растрепанную челку с рассеченного недавно лба) и тут же опустилась — на грудь.

Аж задохнулся от возмущения. Она с любопытством скосила на подопечного насмешливый глаз.
— Да ты! — он явно собирался встать.
— Будет с тебя на сегодня.

Опять засопел негодующе, но лежать все-таки остался. Луч бледного солнца, пробравшийся между ветвей, коснулся обветренного лица, стрельнул в глаза, высветив их зимнюю хмарь синевой.

Пино зажмурился.

Лежи давай. Это ненадолго.

Бадб называли неистовой владычицей битвы, она собирала кровавые жертвы — не с алтарей более собирала, с залитых кровью камней и снегов, с выжженной травы полей, на которых каждый мог стать и жертвой, и жрецом. Тень ее крыльев дарила мужество идущим за нею, а крик ее возвещал смерть. Века сменяли века, а люди оставались прежними.

Возможно, изменилась она сама?

Нет, не так.

— Я сейчас встану.

Переступила, прислушиваясь к ударам сердца. Нет страха. Ущипнула за нос.
— Ай!

— Попробуй.

Он был ей по душе.

Бадб знала — этот будет воином.


Кадимахид мнится воплощением надёжности прежде всего. Меня вот спросили, не Хелкараксэ ли было основой... Но пока я всё это писала, в голове были сцены из первого (хронологически) Волкодава, рассказ Ингомера Каттаю о бегстве от "Ледяных великанов", конечно же. Перевод манги сделал очень плохо, задав задачу с возрастом Дехта, ололо. Как вспомню, так вздрогну

Название: Викинг
Автор:  Зелёный бамбуковый лес
Бета:  Blancheflake
Размер: драббл, 660 слов
Канон: Shaman King
Пейринг/Персонажи: Кадимахид, Дехт
Категория: джен
Жанр: драма,
Рейтинг: G
Краткое содержание: Дехт всегда говорил, что корабль — больше, чем просто доски и снасти.
Примечание/Предупреждения: Отец Богов — прозвище Одина, верховного скандинавского бога. По вере скандинавов, человек, умерший не в бою, не попадал в Вальхаллу (чертог Одина) что для воина-викинга считалось несчастьем.


Жизнь меняется в мелочах и никогда не меняется в самом главном. Так считал Дехт, и у Кадимахида были все основания с ним согласиться. Дерево и кожаные ремни сменило железо, весла и паруса сменили сложные машины, а на самом деле все оставалось по-прежнему.

Тяжесть, ложащаяся на плечи, оттягивающая руки, холод, пронизывающий тело, и лед под ногами. Как столетия назад.

Умей выдержать, умей выстоять, иначе ты ничего не стоишь. Ни памяти ушедших, ни их силы, ничего. Это говорил уже отец, и с ним Кадимахид тоже соглашался.

Корабль — не дерево, не просмоленная шерсть, не крепкие снасти. Это гораздо, гораздо больше. Для викинга корабль — дом, убежище, опора. Как родная земля посреди неспокойных вод: хорошо на родной палубе стоять, как на родном берегу, надежно... Случается, становится корабль викингу и могилой. Если повезет. Почетная это могила, славная — лучше ее не придумать.

Ему такой не досталось — признавался Дехт.

А еще корабль — это друг. Самый верный и самый лучший. Заботься о нем — и он вознаградит тебя: выдержит любой шторм, любой бой.
И потому нет хуже позора, чем бросить корабль. Потому, даже если в долгом пути приходилось совсем трудно, они выволакивали корабли на себе.

В этом было спасение… Так говорил Дехт. У Кадимахида не было оснований ему не верить.

Кадимахид наваливался на цепь плечом, чувствуя, как горят от холода руки. И вспоминал слова Дехта и слова отца, раз за разом. Он шел тем же путем, которым столетия назад шли его предки. Не выдержать означало стать недостойным памяти ушедших.

Таких, как Дехт.

Дехт был как скала, как само море, бьющееся о такие вот северные скалы долгие века. Он был «сила», которую надлежало заслужить. Но Кадимахид знал кое-что еще.

Дехт не был ни скалой, ни морем, ни оружием… Он был неизмеримо больше. Он был человеком, на которого Кадимахид хотел однажды стать похожим.

Он говорил не так много, но каждому разговору Кадимахид с детства привык радоваться, как великому подарку. В этих словах жили их — его, и Дехта, и отца — древняя земля и могучее племя.

Даже когда Дехт молчал, даже когда Кадимахид еще не мог назвать его «своим» духом, голос его, низкий, однажды навек огрубевший, звучал где-то на краю сознания. И когда хотелось упасть лицом в снег — казалось, что прямой и пронзительный взгляд упирается в грудь, удерживает, как опора. Строгий взгляд, внимательный.

«Не опозорь».

Путешествия по северным морям всегда были нелегкими. Но порой семьям все же приходилось сниматься с насиженного места, отправляясь в путь… Так было. Много лет назад он шел вот так же — по льду, заваленному снегом, напрягая силы, навалившись плечом на обледеневшую лямку.

Вытащил. От холода синели ногти, и ледяная корка покрывала лицо. Холод вытягивал душу из тела, сковывал корабль, не давая сдвинуть с места. Неласковое замерзшее море вздыхало под ногами, рождая трещины во льду.

Вытащил. Своих людей, что доверились ему — перевел через ледяную пустыню, не обманул. Свою жену и своих детей… Даже тогда, когда море попросило жертву, едва не забрав троих разом, он не уступил, успел выхватить из трещины, из зеленой воды, и сам вернуться успел — воином был не зря…

Но Отец Богов не принимает в свои чертоги тех, кто умер не в бою — такой у него обычай — это тоже Дехт как-то Кадимахиду объяснял. А сам просто не заметил, как шагнул за пределы зримого мира: показалось ему, как дошли, что только с дороги ледяной соступил, будто в сторону, а на деле — повалился молча.

Кадимахид знал эту старую историю очень хорошо.

Младший из тех троих детей был его прапрапрадедом.

…А еще корабль — говорил Дехт — это те, кто на нем. Те, кто идет за тобой, за кем ты идешь и с кем идешь вместе.
За кого не жалко идти на смерть, до конца.

Кадимахид точно знал, что такой корабль у него есть — не только в его наследии, нет. У него теперь было все, что нужно. Больше, чем доски и весла, больше чем умения, больше, чем привычка вытягивать любую ношу изо льдов.

У него были те, кто шел вместе с ним, и было знание: он в самом деле пойдет куда угодно, до конца...

А значит, он действительно достоин — не силы даже — памяти Дехта.

Последний из написанных на этот квест текстов. Лажа, потому что духи должны быть сибирские, а не славянские. Но пускай она будет на совести Такеи, потому что это у него Зоря спец по славянским духам. Обоснуй, матчасть и антураж собраны из кусков по углам, потому как по Зоре очень мало внятного, по духам не хотелось ухаться в какую-нибудь чушь, поэтому прописаны легонько. Речь — привет сказкам А. Толстого. Тем. которые про Алую Алицу, кикимору, полынь-траву и т. д.

Название: Ведунья
Автор:  Зелёный бамбуковый лес
Бета:  Blancheflake
Размер: драббл, 705 слов
Канон: Shaman King
Пейринг/Персонажи: Зоря, водяной, разные духи
Категория: джен
Жанр: драма, мистика
Рейтинг: G
Краткое содержание: Духи были к Зоре добрее, чем люди
Примечание/Предупреждения: Преканон. Лисунка — маленький леший, обычно ими становились потерянные/некрещёные/уведённые лешим человеческие дети.

Ой и хо-лод-но… Вылез из-под весеннего снега старый леший, посмотрел на солнце — высоко ходит, да лес будить пока рано. Чего же еще? Закапывайся себе обратно. Но, насторожив одно мохнатое ухо, леший прислушался. Что-то тревожило, не давало покоя. Чвиркнув, метнулся в светлом воздухе грязный комок — воробей, птица мусорная, суетливая, порядка лесного не знающая. А все одно, и такая важное что сказать может. Ну и дела! Покряхтел старый леший, с-под снегу выдрал кривые ноги и поспешил за вестником.

***
Девочка была маленькая, худенькая — прутик ивовый, веточка березовая. Как незрячая плелась-ползла по снегу, да так и упала — это леший заприметил издали. Доковылял, склонился над находкой. Головою покачал, обернулся вокруг — иэх, не время, холодно! — стал перед ней дедом седым в тулупе. Тулуп-то скинул поскорей, у самой одежды, чай, только прикрыться. Нищий тамошний домовой, даже и одеть ее не сумел, хоть и вывел за проклятущий забор-то. Да и какой это, ежели рассудить, домовой, тьфу!

А все оттого, что место такое. Недоброе место, темное. Люди выстроили большой дом, из белого камня и почти без окон, далеко от своих обычных путей, в тайге. Лес будили раньше времени, лесных обитателей пугали, но больше того — тревожили духов. Все искали силу. Не богатство, не добычу — силу! Леший прогнал бы их, но на мертвую, твердую землю, огороженную железным забором, ему ходу не было. И все-таки воробей прилетел оттуда. И девочка тоже была оттуда — леший это чувствовал.
Да при этом — была она своя, не совсем такая, как люди. Иначе не булькал бы рядом с ней сердитый и растерянный водяной.

Пользы-то с него, вон, следы бы на снегу заделал лучше. Леший всегда втайне почитал водяных духов не шибко умными. Этот зыркнул только, вздохнул, да принялся за дело. Не за-ради лешачьего хотенья, понятно — для нее.

Что ж ты наделал-то над собой, теперь навсегда связанный. Ну, может, не навсегда, на одну ее жизнь, а только все равно нелегкое это дело. Даже с теми из людей, кто видит — маята страшная. Чего говоришь? Один бы не выбрался? Так ведь и она — тоже.

И как его угораздило? Эти люди нарушили покой озера, разбудили водяного слишком рано, а потом еще и заперли его в каком-то сосуде…

Ни дня, ни ночи, ни солнышка.

Он увидел ее и понял, почувствовал: она была своя, родная и так же чахла здесь без воли, лисунка потерявшаяся. Он потянулся к ней, к теплому огоньку души — человеческой, и все же не совсем.

Он не знал, что это такое, а у нее до сегодняшнего дня еще ни разу не получалось. Соприкосновение душ, единение, ослепило и обожгло.
Вспенились, забурлили растворы в капельницах и колбах, комнату наполнил звон — мелко-мелко дрожали десятки склянок.
Разросшийся звон, жалобный дрызг стекол и шум хлынувшей на пол воды — голоса безликих, чужих людей, причинивших ей столько боли, потерялись в этом, не доходя до слуха. Что с ними стало? Да какая разница.

***
На всю жизнь Зоря запомнила этот свет.

Солнце! После бледных лабораторных ламп и тяжелого сумрака коридоров, его лучи, игравшие на сугробах, ослепили ее.

Солнце… она мечтала его увидеть. Она забыла о страхе, о холоде и о том, что зернистый мартовский снег ранил босые ноги. Обо всем забыла.

Холод был даже приятным. Даже тогда, когда она упала. Ей подумалось, что можно раствориться в этом холоде, наконец почувствовать лес, ветер, свет. Живые нити, что связывали весь мир. Духов — как же их было много! Все то, от чего ее прежде отделяли равнодушные стены лаборатории.

Вновь открыв глаза, Зоря увидела склоненное над ней лицо лешего. Зеленые огоньки в глубоких глазах казались родными. Ей было тепло в тулупе, да и водяной по-прежнему был рядом. А пока он рядом, все будет хорошо — она была уверена в этом.

…Покачал головой старый леший — нелегко, ой нелегко и духам с людьми, и людям, ежели они подходят слишком близко, с духами. А ей отныне оставалось жить среди них и бороться, ведь такую, как она, леший не мог сделать лисункой, сила ее души была слишком велика. Ведуньей быть ей, ворожеей… Ежели выживет.

«Не боишься, девонька?»

Ее сила была всем, что связывало ее с настоящим, живым миром, за пределами этой белой тюрьмы. Водяной доверился ей сам и помог, наконец, вырваться. Домовой прятал ее по темным углам от рыскавших по коридорам врачей и охранников, затирал водяные кляксы-следы… И вывел в конце концов путаными переходами наружу. Тысячи мелких духов — скрытных, таящихся, загнанных, остались там, и она помнила их всех.

«Не боюсь».

Задумано задолго до ФБ, просто так, внесено в личный список и вытянуто оттуда методом хотения левой пятки посреди ночи. Должно было иметь рейтинговое как бы подобие, но оно ещё ждёт своей очереди. Эх. Чего только не ждёт свое очереди, в самом деле...

Название: Лампа
Автор:  Зелёный бамбуковый лес
Бета:  Blancheflake
Размер: драббл, 444 слова
Канон: Shaman King
Пейринг/Персонажи: Йо Асакура/Анна Киояма
Категория: гет
Жанр: романс; ЕR
Рейтинг: G
Краткое содержание: в круге света

После мягкого полусвета и яркого пятна экрана сумрак, наполняющий большую часть дома, в первый момент кажется непроглядным. Смешная трудность. Анна прикрывает глаза и решительно делает шаг. Сегодня после тренировки Йо должен был дописать сочинение. Темнота настораживает — он что, взял и лег спать? Как самонадеянно. Пол под ногами прохладный. Анна заглядывает в комнату Йо.

Темнота. Но нет, его присутствия не ощущается. Странно.

Темнота. Анна не боится ее, да и глаза уже привыкли. В сущности, она привычна к темноте, ее всегда было гораздо больше, чем света.

…света.

Свет!

Свет не в саду, на террасе, мягкий, золотистый, мерцающий. Совсем слабый, но все-таки свет. Он завораживает.

Лампа. Не электрическая, старая, самая обычная. Таких тысячи в традиционных гостиницах. Мягко очерчивает теплый круг, высвечивает гладкие, плотно пригнанные доски террасы и еще что-то белое...

Раскрытую тетрадь. Ночной ветерок силится перевернуть страницу, но это не удается. Анна смотрит на тетрадь у своих ног, молча и внимательно. Иероглифы внизу страницы совсем корявые.

Ну, значит, Йо придется все переписать. Надо же было додуматься: притащить сюда тетради и лампу — писать, лежа на террасе. Выискался умник.

Справедливости ради, Йо все равно, где и как спать. Он и сейчас спит, конечно. Свет лампы едва касается его лица, очерчивает закинутую под голову руку, футболка кажется в темноте бледным пятном.

Хорошо устроился.

Анна смотрит сверху вниз, по-прежнему внимательно, нет, гораздо внимательней, чем раньше, но этого все равно никто не узнает. Делает шаг назад, примеривается почти как спортсмен. Она босиком, но это неважно — удар должен получиться что надо.

Она стоит неподвижно. Потом садится на корточки.

Темнота, полная шелеста листвы и еле слышимого шепота ночного ветра, круг света и спокойное лицо, полускрытое тенью.

А еще — ночные летуны. Некоторые побольше — мотыльки. Некоторые совсем маленькие, для них и настоящего достойного имени теперешние люди не придумали. Танец этих созданий вокруг лампы рождает тихий-тихий звон.
Они стремятся к свету из темноты.

Это естественно.

Естественно. К темноте можно привыкнуть, в ней можно выжить и даже жить, но искать свет живое существо и даже самый крохотный дух не перестанет.

«Поэтому они приходят к тебе, Йо».
«Мы приходим».
«Я пришла».
Анна привыкла к темноте, даже не будучи слепой, как другие итако. И всё-таки она сидит сейчас на корточках, всматриваясь в лицо спящего.
«Я пришла».
Из темноты, из холода и бури, из места, откуда не выбраться одной.
За ним.
Нет, к нему.
«Такие, как ты, похожи на светильники».
Анна медленно протягивает руку. Коснуться — или просто поймать свет в прядях надо лбом, тень на лице, улыбку в уголках губ? Кончиками пальцев.

Йо ведь спит.

Йо не открывает глаз. Если он сделает это, она его убьёт, почти наверняка.

Поэтому он просто слушает. Дыхание Анны, её присутствие. Свет касается век.

Йо не видит, но знает точно — сейчас она очень красива.